«Это не педагогично!»
Педагогика и психоанализ

 

Педагогика и психоанализ: боязнь соприкосновения. Задачи психоаналитической педагогики (ПАП). Педагогика и конфликты. Детская агрессивность. «Ребенок должен учиться отказываться!» — что кроется за этим «педагогическим» постулатом? Чувства и влечения как часть человеческой натуры. У чувств своя жизнь.

 

Заранее просим прощения у читателя за невольный повтор, необходимый для дальнейшего развития мысли. Во введении уже говорилось о том, что психоанализ и педагогика, эти две области воспитательной деятельности, и по сей день избегают соприкосновения. Отчуждение кажется непреодолимым, и дело вовсе не в недопонимании важности познаний психоанализа для педагогики и не в отсутствии доброй воли. Это отчуждение — результат большого внутреннего беспокойства, вызванного бессознательной защитой, ведь психоанализ грозит опрокинуть все привычные представления педагогов о себе и своей профессиональной сущности. Поэтому учитель в ответ на требование заботиться об эмоциональной стороне жизни в классе может не без раздражения заявить: «Моя задача — преподавать, а не заниматься психотерапией!» Но и психотерапевт, в свою очередь, тоже желает уклониться от неизбежных в педагогике конфликтов и говорит: «Я занимаюсь лечением пациентов, их повседневное воспитание — не моя задача».

 

Так каждый стремится оставаться в пределах своего поля деятельности. В результате, как мы говорили, один занимается предметным, рациональным и в значительной степени технократическим преподаванием, а другой «лечит» пациентов, пострадавших, может быть, среди прочего и в результате такого преподавания.

 

Рассматривая все эти аспекты, Фигдор рассуждает так. Излечение больного происходит благодаря удачной ситуации переноса, возникающего во время аналитического сеттинга, то есть когда аналитик начинает в глазах пациента играть роль родителей. Но он не репродуцирует эту роль (не повторяет поведения реальных родителей), а напротив, реагирует на чувства пациента так, как должны были бы реагировать «хорошие» родители, — без критики и осуждения, проявляя понимание и сочувствие. Так вот, если психотерапевту удается улучшить душевное состояние пациента в ситуации, когда он лишь короткое время играет роль «измененных родителей», то почему это не должно удаться настоящим, реальным родителям? Единственное условие — они должны попытаться изменить свои воспитательные позиции и, соответственно, свое отношение к детям.

 

В психоаналитической педагогике нет рецептов. В ней едва ли найдутся ответы на те вопросы, которыми обычно задаются родители, педагоги и воспитатели, например: «Что нужно делать для того, чтобы ребенок слушался?»

 

Попробуем объяснить разницу между так называемой «классической» педагогикой и педагогикой психоаналитической на примере довольно типичной ситуации, чуть ли не ежедневно — в том или ином виде — возникающей в детском саду. Скажем, Петя сталкивает Аню с коня-качалки, потому что ему самому очень хочется покачаться. Этот ужасно нетерпеливый Петя делает такое не в первый раз, и воспитательница уже просто не знает, что ей предпринять. Потеряв надежду справиться с этой проблемой самостоятельно, она обращается в педагогическую воспитательную консультацию.

 

Гельмут Фигдор во время своих университетских лекций иногда просит студентов взять на себя роль консультанта. Их предложения он записывает на доске. Вот некоторые советы для воспитателя в нашей ситуации:

 

1. Не вмешиваться! Наблюдать.

 

2. Поговорить с Петей о том, что насилие применять нехорошо, провести с ним беседу о том, что хорошо и что плохо (ну совсем в духе «золотого правила этики»: «Не причиняй другому того, чего тебе не хотелось бы, чтобы причинили тебе»).

 

3. Принимать превентивные меры.

 

4. Пристыдить!

 

5. Наказать. Запретить Пете коня-качалку. Отправить Петю в гардеробную, пусть посидит один и подумает.

 

6. Воззвать к совести: «Петя, я от тебя заболеваю!»

 

7. Воспитательница должна сказать: «Дети, ведь мы договорились, что у нас не будет подобных конфликтов...»

 

Обычно предложений бывает намного больше, но мы попытаемся рассмотреть, что кроется за перечисленными семью. Как в подобных случаях поступает «классическая» педагогика? Скажем, в консультации подобных вопросов накопилось великое множество; тогда консультанты совместно с исследовательским педагогическим институтом принимают решение создать проектную группу, которая занялась бы поиском решения наболевшего вопроса: «Как реагировать на детскую агрессивность?» Педагогика — это наука, и ученые-педагоги в своих исследованиях пользуются обычными научными методами: выдвижение теории, затем ее поверка при помощи создания своего рода экспериментальных групп (в данном случае используются детсадовские группы), к которым применяются различные воспитательные методы. Результаты сравниваются с результатами контрольных групп, где все идет своим чередом, и анализируются на предмет обнаружения изменений, ориентированных на заданную цель.

 

Здесь мы и подошли к ключевому вопросу. Что назвать целью «классической» педагогики? Думаю, не ошибемся, если скажем, что прежде всего это сохранение порядка, дисциплины и спокойствия в группе.

 

Итак, исследования установили: после того как непослушного ребенка отправляют одного посидеть в гардеробной, поведение его изменяется настолько сильно, что воспитателю теперь с ним даже легче, чем с другими детьми. Это и считается успехом. Тогда описание данного метода публикуется в качестве рекомендации воспитателям других детских садов. Спокойствие и соблюдение дисциплины в группе позволяют освободить воспитателя от необходимости тратить время на решение конфликтов, и теперь это время можно использовать на более полезные дела, например на рисование, развивающие игры, музыку и спорт.

 

Чтобы избежать недоразумений, заметим: психоаналитическая педагогика ни в коем случае не отрицает значения развивающих игр, рисования, музыки и спорта. Здесь речь о другом. Один лишь факт, что ребенок стал послушным и престал мешать другим, ни в коем случае нельзя считать доказательством его душевного благополучия. Скорее даже наоборот, логичнее предположить, что на основе внушенного страха существующий конфликт не просто загнан внутрь, он там теперь еще и разрастается. И на основе наших знаний об устройстве человеческой души и детской психики мы с полной уверенностью можем сказать: под влиянием страха и аффектов ребенок вряд ли в состоянии впитывать новые знания и новый опыт. Может быть, он и будет водить карандашом по бумаге, никому не мешая, но думать он будет в это время совсем о другом.

 

Если мы способны проникнуть в детскую душу, то поймем, какую травму может нанести изоляция в гардеробной. Недаром одиночное заключение во все времена и у всех народов считалось вторым по строгости (после смертной казни) наказанием преступников. Одиночество, изоляция, отторжение от общества внушает огромный страх, а именно страх делает человека покорным. Хотим ли мы видеть наших любимых детей покорными и безынициативными?

 

Мы еще не раз будем возвращаться к этой теме, а сейчас рассмотрим повнимательнее суть приведенных выше рекомендаций.

 

Возьмем совет «Не вмешиваться!». Возможно ли «не вмешиваться» в детсадовской группе, где на воспитателе лежит ответственность за 20–30 детей? В этом случае групповая динамика легко вырвется из-под контроля, не говоря уже о том, что бездействие — это тоже своего рода действие. Опасность бездействия также часто недооценивается и родителями, считающими, что, когда братья и сестры ссорятся и мирятся, лучше вообще не вмешиваться — пусть, мол, разбираются сами. Конечно, домашние конфликты между двумя-тремя детьми внешне выглядят не так драматично, но опасность их для психического развития детей, а главное, для их дальнейших отношений тоже может оказаться достаточно ощутимой. Ведь мы хотим, чтобы наши дети всегда оставались поддержкой друг другу. Так отчего же так много случаев вокруг, когда взрослые братья и сестры не желают ничего знать друг о друге и, кажется, просто счастливы, что у них нет больше необходимости жить под одной крышей? Подробнее об этом мы поговорим в главе о проблемах братьев и сестер.

 

Дальше: «Поговорить с Петей о том, что насилие применять нехорошо: „Не причиняй другому боли, ведь тебе не хочется, чтобы делали больно тебе“». Но проблема как раз в том, что Пете не просто хочется, ему в этот момент очень хочется сделать больно этой «противной Аньке». И он убежден в своей правоте, потому что она все время прыгает на коняшку первой, и как раз тогда, когда ему, Пете, так ужасно хочется покачаться. Конечно же, она делает ему назло, и еще подсмеивается, а воспитательница всегда защищает только ее, а он, Петя, получается, во всем виноват.

 

Так выглядит ситуация в глазах Пети, и любое увещевание становится для него дальнейшей вопиющей несправедливостью. Кроме того, мы никогда не можем точно знать, что именно происходит между этими двумя детьми. Вполне возможно, что наша «милая Анечка» на самом деле умышленно «вредничает». И если это так, то мы не можем знать, почему она это делает. Может быть, она и правда терпеть не может этого «нахального Петьку». А может, наоборот: он ей ужасно нравится, и она таким «оригинальным» образом пытается привлечь к себе его внимание. Короче говоря, «душеспасительные беседы» в любом случае результата не принесут. Удивительно, что все мы это прекрасно понимаем и тем не менее возлагаем на этот метод надежды с упорством, достойным лучшего применения. Но почему мы это делаем?

 

А все дело в том, что подобные беседы позволяют нам защищать свою — единственно правильную в наших глазах — точку зрения, с чистой совестью объявляя позицию оппонента неправильной и даже опасной. Это, в свою очередь, освобождает от необходимости вникать в конфликт и утруждать себя решением довольно непростой задачи. Если же мы перестанем рассматривать борьбу за качалку как частный случай борьбы добра со злом (где, само собой разумеется, добро целиком на нашей стороне), тогда появится возможность увидеть сложный комплекс человеческих чувств и поступков, в которых не так-то просто разобраться.

 

Еще одна рекомендация — «Принимать превентивные меры». Какие? Таких мер не существует в природе! И если вы найдете педагога, который пообещает вам показать путь, как можно сделать педагогические будни бесконфликтными, знайте, что вы имеете дело либо с лжецом, либо с жертвой заблуждения. Впрочем, такой путь все же есть: применяйте побои и жестокость, тогда ребенок действительно будет «как шелковый». Но какие любящие родители или воспитатели захотят воспользоваться таким методом? К этой теме мы еще вернемся.

 

Попробуйте вспомнить ваш вчерашний день. Как тяжело было утром выбираться из постели и топать на эту надоевшую работу, и как было бы чудно бросить все и на весь день залечь с хорошей книжкой и коробкой конфет! Но если это сделать, наверняка потеряешь работу, а потерять ее совсем не хочется. Конфликт был разрешен принятием волевого решения по поводу приоритета: работа оказалась важнее. А сколько раз потом во время рабочего дня приходилось разрешать новые внутренние конфликты? Как трудно было удержаться и не сказать начальнику, что он дурак! Хорошо было бы пойти пообедать в ресторанчик за углом, но в то же время очень хочется сэкономить на новую кофточку. Вечером хотелось посмотреть фильм по телевизору, но еще вчера пообещала сынишке дочитать ему книжку до конца... И так далее, день за днем и час за часом нам приходится иметь дело с конфликтами в себе самих. Как же можно ожидать, что там, где вынуждены сосуществовать разные люди, с разными характерами, возможно обойтись без конфликтов?!

 

Задача педагогики не в том, чтобы изгнать конфликты из нашей жизни (сделать это в любом случае невозможно), а в том, чтобы учиться их разрешать с наименьшими потерями для всех участников и чтобы приобрести способность к доброму компромиссу.

 

Следующий совет: «Пристыдить!». Сознаемся, этот совет может оказаться действенным (недаром он используется педагогикой с незапамятных времен), то есть Петя в результате действительно прекратит сталкивать Аню с коня-качалки. Но какой ценой будет достигнуто такое «радостное» изменение в Петином поведении?

 

Чувство стыда — очень важное чувство, заложенное в нас самой природой, без него была бы невыполнима задача социализации[1]. Чувство стыда охраняет определенные границы гораздо надежнее законов, установленных людьми. Но — осторожно! Это лекарство действует благотворно лишь в очень ограниченной дозировке. Не случайно уже первые психоаналитики предостерегали воспитателей от злоупотребления данным «воспитательным инструментом». В то время как притупление чувства стыда ведет к так называемому асоциальному поведению, обострение этого чувства становится причиной глубоких психических травм и потери ощущения собственной полноценности.

 

«Наказать. Наложить запрет на коня-качалку. Заставить Петю одного посидеть в гардеробной».

 

Как мы уже сказали, поистине «прекрасный» совет! После этого Петя скорее всего действительно станет «шелковым». Здесь все зависит от целей, которые ставит себе воспитатель. Если его цель — бессловесная покорность, порядок и дисциплина, то изоляцию и правда можно причислить к самым действенным методам, «лучше» могут быть только розги (ведь говорит же народная пословица, что за одного битого двух небитых дают). Но от людей, воспитанных подобными методами, не приходится ждать творчества, доброты, открытости, не говоря уже о том, что это глубоко несчастные люди с большой потребностью мстить миру за причиненное им страдание.

 

Человек — существо социальное, без других людей он потерян. Взрослый, если у него было благополучное детство, если он по-настоящему силен духом и живет богатой внутренней жизнью, еще как-то способен вынести вынужденную изоляцию. Ребенку же сама угроза оказаться в этом мире одному может нанести неизлечимую психическую травму.

 

Прежде врачи считали: когда ребенок попадает в больницу, чем реже его навещают родители, тем лучше. После посещений родителей дети обычно нервничают, плачут и подолгу не могут успокоиться, а главное, они оказывают сопротивление сестрам, становятся непослушными. Психологи, однако, установили, что возбуждение и слезы после посещений гораздо полезнее для психики ребенка, чем чувство полной покинутости, ведущее к безвольному повиновению. Дети, долго остающиеся на излечении в больнице, если родители не навещают их достаточно часто, после возвращения уже не те, какими были раньше. Огромная доля доверия к родителям, как и вообще к этому миру, оказывается безвозвратно потерянной. Ребенок чувствует себя одиноким, он теряет не только веру в доброту окружающих — прежде всего он теряет веру в себя.

 

Наказание лишением любви — самое страшное наказание. Родителям, применяющим этот способ в качестве воспитательного средства, не следует удивляться, если их дети вырастут неспособными к любви.

 

Рассмотрим предложение воззвать к совести: «Петя, я от тебя заболеваю!».

 

Что это значит для ребенка? Нельзя забывать: дети все понимают буквально, умение понимать иронию и шутки развивается только в школьном возрасте. Ребенок знает, что результатом болезни нередко становится смерть. Это означает, что он может стать причиной смерти воспитательницы или, того страшнее, матери (в тех случаях, когда мать прибегает к подобным сентенциям). Одна мысль об этом может внушить такое массивное чувство вины, что ребенок потеряет всякую радость жизни, а вместе с нею и чувство собственной полноценности.

 

Еще один совет. Воспитательница говорит: «Дети, мы договорились, что...»

 

Извините, кто, с кем, когда и как договаривался?

 

Гельмут Фигдор принципиально против подобных формулировок: «Максим, мы договорились, что ты не будешь драться!» Почему? Да потому что это откровенная ложь, ни о чем таком никто ни с кем не мог договориться. Это отрицание собственной власти. Представьте, Максим пришел в детский сад и объявил: «Я против того, чтобы мы придерживались этих правил!» Разве от этого что-либо изменилось бы? Нет, правила и в этом случае остались бы прежними. Если бы решение принималось демократическим путем (вопрос поставлен на голосование, две трети детей проголосовали «за», остальные «против», после длительного обсуждения часть этих остальных все-таки примкнула к первым и т. д.), тогда это называлось бы «договорились». Но ничего подобного произойти не могло. Запрет на драки и прочие нарушения установлен нами, взрослыми, так давайте честно в этом признаемся и не будем делать вид, будто это правило установлено также и детьми.

 

Правило, между прочим, совершенно справедливое: мы не можем допустить драк в группе, мы должны следить за тем, чтобы был порядок, чтобы в сохранности оставались вещи… Но это ничего не меняет в том обстоятельстве, что данная норма установлена нами, взрослыми, а не детьми.

 

Рассмотрим ситуацию глубже. Ребенок, обуреваемый приступом ярости, не видит иного выхода, кроме как дать обидчику по голове — ведь в его распоряжении не так уж много средств для выражения чувств, да еще таких сильных. В силу своего возраста он не способен промолчать, сцепив зубы, или вербализировать свое отношение к ситуации. Когда мы говорим: «Максим, мы договорились, что ты не будешь бить Нину по голове», за этими словами стоит примерно следующее суждение: «Правило не драться, несомненно, очень хорошее правило, и я, как воспитательница, устанавливающая такие хорошие правила и следящая за тем, чтобы они выполнялись, тоже хорошая, а вот ты, Максим, ты — нарушитель, и поэтому ты плохой».

 

Таким образом, в сентенции «Мы договорились…» громко звучит четкая морализирующая оценка, являющаяся, по сути, упреком в адрес ребенка. И это не может от него ускользнуть. В то же время в его глазах все выглядит совсем иначе: «Я — бедный и хороший, а Нинка, которой я справедливо дал по башке, плохая, потому что она снова отняла у меня кубики. Воспитательница тоже плохая, потому что она защищает эту противную девчонку, а не меня. Следовательно, эти глупые правила, которые придумала эта глупая воспитательница, тоже плохие, потому что они защищают других, а не меня».

 

Итак, мы видим, между этими двумя мирами — миром воспитательницы и миром обиженного и наказанного ребенка — нет абсолютно никакой связи. Максим чувствует себя непонятым и нелюбимым, а после подобной морализирующей «интервенции» он будет чувствовать себя еще хуже, и его ярость будет только расти. В результате с каждым разом он будет все больше выходить из себя, окончательно теряя власть над своими чувствами, и станет совершать поступки, о которых потом сам будет жалеть. И тогда не только другие будут на него злиться, но и он сам будет недоволен собой. У него появится чувство вины, а именно оно является благодатнейшей почвой для дальнейшего роста агрессивности.

 

Мы уже отмечали, что основной задачей «классической» педагогики остается спокойствие воспитательных будней. Спокойствие любой ценой! Невзирая на потери. Но дело в том, что в данном случае потери не поддаются «научным измерениям». Здесь ничего невозможно верифицировать на основе экспериментов и создания контрольных групп, а если бы такое и было возможно, то исследование длилось бы десятилетиями, и от него все равно было бы мало проку. Речь идет о тех долгосрочных последствиях, которые отразятся в будущем на способности наших детей к «счастью, работе и любви».

 

Но у нас есть богатый опыт психоанализа, и он позволяет заглянуть в психическое будущее наших детей. А главное, он учит задаваться совсем иными вопросами и ставить себе совсем иные цели. Не порядок и дисциплина должны нас волновать больше всего, а воспитание свободной личности, способной к творчеству, счастью, отстаиванию собственных интересов и подержанию радостных, доброжелательных отношений с другими людьми. Такое воспитание в условиях неукоснительной дисциплины — увы — совершенно невозможно, потому что эта дисциплина создается исключительно на основе страха.

 

Поэтому, выбирая профессию воспитателя или рожая детей, мы должны быть готовы к большим трудностям. Главное, что может здесь помочь, — научиться видеть в наших трудностях не катастрофу, а обычные трудовые педагогические будни. Как землекоп смотрит на высящиеся перед ним груды земли — это поле его профессиональной деятельности.

 

Еще один коварный момент: «классическая» педагогика, ставя перед собой задачу достижения спокойствия в группах, фактически пытается внушить нам веру в то, что бесконфликтное воспитание принципиально возможно. Но почему такая вера чрезвычайно вредна? Да потому, что бесконфликтного воспитания, как и вообще бесконфликтных человеческих отношений, не может быть, и об этом мы уже говорили. Когда конфликты не видны снаружи, искать их следует внутри, и там они намного опаснее. Если вы встретите родителей или воспитателей, которые станут утверждать, что у них с детьми нет никаких проблем, знайте: либо они лгут, либо в этом случае серьезные проблемы могут быть у детей. Если у нас совершенно нет никаких проблем с детьми и наши дети исключительно послушные и исполнительные, это вполне может означать, что у детей большие проблемы с нами, и за свое послушание они в будущем жестоко расплатятся. Можно, однако, с уверенностью сказать, что подобные родители или воспитатели скорее всего этих строк никогда не прочтут, поскольку у них, как правило, никаких сомнений в своих воспитательных методах нет и они таких книжек не читают.

 

Конфликты — непреложная составная часть любых человеческих отношений. Конечно, они разнятся по тяжести и характеру, но присутствуют конфликты всегда и везде, и даже внутри личности. Если же мы поверим, что бесконфликтная жизнь возможна, мы обречены постоянно чувствовать себя неудачниками: у других, мол, получается, а у меня все кувырком.

 

Детям нужна наша сила, они ищут в нас опору. Но как часто нам приходится заставлять их делать то, чего им делать совсем не хочется, запрещать, требовать… Стоит только представить себя на месте ребенка, и мы поймем, что ни один взрослый не смог бы так существовать. Так разве можно ожидать, что дети будут абсолютно спокойно реагировать на все эти запреты и требования? Представьте себе, что перед вами ребенок, абсолютно покорно реагирующий на распоряжения родителей: «Нет, ты не пойдешь сегодня в кино, несмотря на то что я тебе это обещала!» — «Хорошо, мамочка!»[2] Пожалуй, вы спросите себя в этом случае, все ли в порядке с психикой этого ребенка.

 

Однако когда мы сами участвуем в интеракции, мы желали бы именно такой реакции на наши запреты. Сопротивление ребенка действует нам на нервы, оно заставляет усомниться в его любви и в собственной полноценности как воспитателя. Отчего же? Да оттого, что мы начинаем замечать свою агрессию по отношению к малышу, но открыто признаться себе в этом нет сил. Чувствовать себя агрессором невыносимо, и тут мы спешим передвинуть эту неблаговидную роль на ребенка. Он кажется нам неблагодарным и упрямым, мы злимся и порой даже ненавидим его в такие моменты. Если же мы признаем за нашими детьми право на протест, если нам удастся в объективно трудные для нас моменты не выпускать из виду, что детский протест — это признак психического здоровья, нам будет гораздо легче простить им этот «грех».

 

Данная тема еще не раз станет предметом нашего обсуждения.

 

«Этот ребенок! Я больше не могу!» Думаю, такое восклицание не раз вырывалось из уст каждого из нас. Давайте представим себе самый обычный день самой обычной матери с самым обычным ребенком.

 

Утро. «Коля, вставай!» Коле четыре года. Вставать ему не хочется. Кое-как, подавляя в себе жалость, матери удается вытащить его из перин. Зубы чистить он тоже не хочет. Завтракать? «Не хочу яичницу...» «Ну, пожалуйста, — уговаривает мать, сначала мирно, потом все более раздраженно, — я опаздываю на работу!» Пора выходить, Коле хочется надеть летнюю куртку, а на улице конец ноября. Ну что ты будешь делать! Казалось бы, мелочи, но ситуация накаляется. В результате сын получает шлепок, и начинается рев. Всю дорогу он тихо всхлипывает, в детском саду быстрое прощание — пока, до вечера...

 

Конец истории? Ничего подобного. Только ее начало. Целый день, восемь, а то и десять долгих часов оставаясь в саду, ребенок пребывает в страхе. Приступы страха то отступают, то затопляют его с новой силой. Для маленького ребенка вовсе не само собой разумеется, что мама его любит и обязательно за ним придет. Ведь она была так раздражена, он ее не слушался, и теперь, может быть, она будет рада от него избавиться. За этот долгий день, в зависимости от обстоятельств, его сердечко может так истерзаться сомнениями, что в тот счастливый момент, когда мама наконец за ним приходит, он не в состоянии радоваться. Матери снова обидно: ведь и она истерзалась, не в силах простить себе, что накричала на любимого малыша, не нашла времени и сил с ним по-доброму попрощаться и сказать, что больше не сердится на него и очень его любит. Целый день мучили ее угрызения совести и страхи (а вдруг ребенок перестанет ее любить!). Но что делать? Она и без того на этой неделе уже трижды опаздывала на работу, начальник косится в ее сторону, а коллеги угрожающе молчат. Она не может рисковать потерять работу…

 

Чувство вины — страшно тяжелое чувство, жить с ним невозможно. А как от него защититься или избавиться? Самый простой способ — переложить вину на другого. В данном случае, конечно же, на сына: «Ну, неужели так трудно понять, ведь тысячу раз добром объясняла...» Результат? Раздражение или даже ненависть к ребенку. Пусть не настоящая ненависть, а всего лишь мимолетное чувство, но и оно способно наложить печальный отпечаток на отношения, и прежде всего потому, что никто из нас не в состоянии простить себе ненависть к беззащитному ребенку. А это означает новую волну чувства вины и новую защиту. Куда это приведет?

 

Советы! Давать их легко, выполнять трудно. И даже тогда, когда мы целиком согласны с их содержанием.

 

Во всех рекомендациях психологов и педагогов мы читаем неизменное: «Сохранять спокойствие!» Вышеупомянутой матери могли бы дать такой совет: «Не стоит сердиться на ребенка за то, что ему хочется зимой надеть летнюю курточку, ему надо сказать так: „Глянь, какой холод там, за окном! Представь, если бы твой любимый медвежонок надел сейчас летнюю курточку, ему было бы ужасно холодно. Знаешь, давай возьмем эту легкую курточку с собой, и после обеда, если выглянет солнышко, ты сможешь надеть ее на прогулку…“» Легко сказать, да трудно сделать. Для того чтобы поступить именно так, мать должна была бы находиться в достаточно уравновешенном состоянии духа, а у нее проблем целый воз: начальник заваливает работой и недоволен опозданиями, переживания по поводу недавнего развода тоже не прибавляют счастья… Как же можно требовать от нее спокойствия, когда ее переполняют собственные переживания?! Если же она постарается, сцепив зубы, «взять себя в руки» и оставаться спокойной, от такого «спокойствия» пользы будет еще меньше, чем от раздражения.

 

Вы спросите, что же делать? Об этом и пойдет речь в нашей книге, а пока скажем следующее. Будьте с детьми честны и откровенны. Когда ситуация накаляется и вы не в силах сдержать себя, сознайтесь честно: «Извини, малыш, я понимаю, что и тебе сейчас нелегко, но мама раздражена, потому что опаздывает на работу. Ну что нам обоим делать? Не мы придумали эту жизнь, давай посмотрим, как нам получше ее устроить. Не бойся, мама раздражена, но она тебя все равно очень, очень любит...» Или что-то в этом роде. Не стоит бояться извиняться перед ребенком, боязнь от этого «потерять авторитет» не имеет под собой оснований; напротив, таким образом он лишь укрепляется, к тому же вы подаете ребенку прекрасный пример. Конечно, извиняться надо умело: делать это следует не униженно, а с позиции силы. Если мы хотим вырастить сильную, уверенную в себе личность, то должны научиться говорить детям: «Я очень сожалею, что мне пришлось накричать на тебя...» Это освобождает ребенка от чувства вины и помогает смягчению страхов и детской агрессивности. Да и взрослый, признав свою вину, не только освобождается от необходимости искать виноватых, но и облегчает собственную совесть.

 

Итак, психоаналитическая педагогика — это принципиально иной взгляд на воспитание и вообще на жизнь.

 

Родители, конечно же, знают, что любят своего малыша. Но как часто мы сомневаемся в любви наших детей и боимся ее потерять! А многие ли из нас знают, как тяжко сомневаются порой дети в нашей любви? Отчего это происходит? Если мы будем знать, что происходит в детской душе, мы по-другому будем реагировать на детское непослушание, и оно перестанет быть для нас признаком недостатка любви.

 

Давайте задумаемся о мере детской зависимости. Любовь вообще делает людей зависимыми. Мы знаем, как тяжело пережить измену любимого человека, как страшно оказаться покинутым. Но мы, взрослые, по крайней мере, в состоянии позаботиться о себе. Для ребенка лишение любви означает угрозу самому его существованию, ведь сам он о себе позаботиться не может. Единственное, что гарантирует ему жизнь и защиту, — это родительская любовь.

 

Кто из нас может сказать, что наши дети имеют все, что им нужно, и что наш мир достаточно дружелюбен к ним? Представьте себе такую картину: вы вдруг попали в страну великанов, о которой мало что знаете. Все вокруг больше вас, и все наделены властью и силой, вы же остаетесь маленьким и бесправным. Если эти большие любят вас, если они вселяют в вас уверенность, что когда-то и вы станете таким же большим и сильным, —  это еще ничего. В противном случае вы обречены жить в страхе. О каком свободном творчестве, о каком развитии может тогда идти речь!

 

Вот так приблизительно чувствуют себя наши дети в этом мире больших, где абсолютно всё, начиная с дверной ручки, рассчитано исключительно на взрослых. Только любовь помогает не чувствовать себя здесь чужим! И детям, конечно же, невдомек, что и у великанов есть свои проблемы… Что и мы вынуждены бороться со своими трудностями, что мир, где мы живем, имеет свои законы, которые придуманы не нами и которым мы тоже должны подчиняться. Это нам нужно объяснить нашим детям.

 

С утра до вечера детям приходится отказываться от своих желаний. Утром ребенку хочется подольше поспать, забраться в родительскую постель и приласкаться к маме и папе. Вместо этого: «Быстро, быстро, вставать, чистить зубы, одеваться, марш в детский сад, а мы на работу!» В саду одна воспитательница на 20–30 детей — да как же ей удовлетворить все важнейшие потребности каждого ребенка (в любви, внимании, ласке, признании)?! Ее внимание надо делить с огромным количеством конкурентов. А мама все не идет, может быть, она меня уже давно разлюбила... Вот она наконец здесь, наконец-то можно с ней поговорить и приласкаться, но нет, ей надо еще сделать покупки. В магазине так много всего, конфеты в цветных обертках, игрушки, и все это выложено прямо перед кассой, но мама говорит, что нет денег. А себе-то она вон сколько всего покупает: и макароны, и мясо, и картошку, а мне ничего! Ну ладно, папа придет с работы, мы с ним поиграем... Но папа устал, он хочет посмотреть новости, у него вообще никогда нет для меня времени... И вот уже «Спокойной ночи, малыши»...

 

Если эту жизнь считать полной удовлетворения и радостей, то как же должна выглядеть жизнь, полная лишений? Конечно, все не так плохо, если подумать о миллионах детей, умирающих в этом мире от голода. Но психические потребности не менее важны, чем физические.

 

Наши дети с первого дня своей жизни проделывают титаническую работу по приспособлению к действительности. Наша задача — облегчить им эту работу. Но ведь и взрослым часто приходится трудно. Так что же делать? Главное — никогда не забывать, кто здесь маленький и кто большой. И не забывать, что именно мы требуем от детей этой титанической работы, именно мы устанавливаем правила и запреты (пусть у нас и нет иного выхода), детям же в конечном итоге — с протестами или без — приходится лишь подчиняться. Но мы с чистой совестью можем взять на себя эту ответственность. О детских потребностях в книге еще будет говориться подробно. Прежде всего, следует различать две группы детских потребностей. Первая группа — это сиюминутные и повседневные потребности: поваляться в постели, поиграть с папой, побегать или послушать интересную историю. Вторая — это важнейшие потребности развития ребенка. К ним относятся потребность в любви и ласке, потребность в защищенности, в добре, потребность в признании и внимании, и они, конечно, по-своему связаны с потребностями сиюминутными и повседневными.

 

Мы будем еще не раз говорить о том, как важно, отказывая детям в исполнении их повседневных желаний (без чего не обойтись), ни в коем случае не сопровождать этот отказ лишением любви и не злиться на ребенка за то, что «он этого хочет». Наши желания — это часть нашей личности. Мы имеем право желать, независимо от того, есть ли возможность исполнить желание. Итак, запрещая ребенку исполнение желания, ни в коем случае нельзя запрещать само желание. «Ишь чего захотел (а)!» — более враждебную формулировку трудно себе представить!

 

Основные человеческие потребности можно разделить на три группы. Прежде всего, это потребность в любви (то, что в психоанализе именуют потребностями либидо), включающая как чисто эротические, так и общие потребности в ласке, близости и тепле. По сути, это потребности тела, имеющие огромное психическое значение.

 

Вторая группа — нарциссические потребности. Название происходит от имени Нарцисса (героя древнегреческой мифологии, влюбившегося в самого себя). Это потребность любить и уважать себя, чувствовать уверенность в себе, без чего выживание, и прежде всего психическое, просто невозможно.

 

И третья группа — агрессивные влечения, тоже чрезвычайно важные как для психического, так и для физического выживания. О роли агрессивности в формировании детского характера, в успеваемости и развитии творческой личности мы будем говорить в следующих главах.

 

В «классической» педагогике агрессивность остается строго табуированной. Особой «дискриминации» эта область человеческих влечений стала подвергаться начиная со второй половины двадцатого столетия. Как заметил известный австрийский психоаналитик Гаральд Леопольд-Лёвенталь, если во времена открытий Фрейда особой табуизации подвергалось все связанное с эротикой и в основу образования неврозов чаще всего ложились вытеснения эротических влечений, в наше время причиной неврозов чаще всего становится вытеснение агрессивности.

 

Чтобы объяснить сущность таких психических явлений, как вытеснение и защита (о которых мы также будем часто говорить), обратимся вначале к схеме, отражающей разные уровни психической жизни.

 

 

 

Бессознательное

Предсознательное

Сознательное

 

 

 

Топографическая модель личностной организации

 

 

 

Мы видим, что наша психика как бы состоит из трех отсеков: это сознательное, предсознательное и бессознательное. Сознательное — это все то, что постоянно остается в нашем сознании, то, о чем мы знаем и помним. Предсознательное — это то, что вроде бы забыто, но при небольшом усилии вполне может быть восстановлено в памяти. Того же, что происходит в нашем бессознательном, мы не знаем, проникнуть туда возможно лишь при помощи гипноза или психоаналитической терапии.

 

Обратите внимание: бессознательное занимает больше места в нашей психике, чем сознательное и предсознательное вместе взятые.

 

Так вот, слишком сильные переживания, связанные с большой душевной болью, чувствами вины и стыда, подвергаются «изгнанию» в бессознательное, «активному» забыванию, в психоанализе именуемому вытеснением. Это своеобразный психический механизм защиты. Бывает, человек пытается запретить себе испытывать те или иные чувства, и ему со временем кажется, что он их действительно преодолел. Но чаще всего это заблуждение, здесь в силу вступает вытеснение. Нашей власти над чувствами нет, как нет нашей власти над функциями организма.

 

Скажем, ребенок пытается тем или иным способом удовлетворить свои агрессивные влечения, но мама сердится — не просто на его действия, а на сам факт существования таких желаний. Тогда ребенок думает: если он и дальше будет этого хотеть, она вовсе его разлюбит. Желание, однако, от этого не становится меньше, напротив, оно только возрастает, и тогда врагами становятся собственные потребности: любопытство, ярость, желание нежности и т. д. В зависимости от того, насколько строги воспитательные методы, борьба может не ограничиться протестом против запретов — ребенок начнет бороться с собственными чувствами. Вытеснение их становится моментом победы: опасная ситуация оказывается разрешена.

 

Но что это за победа? Вытесненные чувства не улетают прочь, они попадают в так называемое динамическое бессознательное. А это далеко не тот сейф, который можно запереть и ключи выбросить прочь. Вытесненное продолжает там жить, но оно не находит покоя и непременно снова просится наружу. Однако страх не позволяет ему прорваться в сознание в прежнем виде. Тогда под влиянием механизмов защиты оно видоизменяется, и в новой, измененной форме ему удается снова попасть в сознательное. Вытесненное желание оборачивается душевной болью, истерическими симптомами или психосоматическими заболеваниями. Это цена за уничтожение конфликта, за «победу» над страхом.

 

Кроме того, теперь вся энергия направляется на защиту, в результате чего могут появиться противоположные потребности. Например, анальные удовольствия от соприкосновения с грязью и любовь к хаосу заменяются чрезмерной чистоплотностью и повышенной любовью к порядку; или защита против сильных сексуальных потребностей выливается в агрессивное морализирование. Рассказывают, в 50–60-е годы прошлого века в Вене прославился один воинственный ненавистник порнографии. По пятнадцать часов в день, от открытия до закрытия, проводил он в магазинах и киосках, выискивая информацию о том, какие именно издательства выпускают «это свинство», чтобы «заявить куда следует». Таким образом, вся его жизнь была заполнена порнографией, за таким «ненавистничеством» легко угадывается неистребимое тайное удовольствие от соприкосновения с запретной темой. Есть и другие неврозы принуждения, образующие своеобразный канал, в который и отводится теперь вся энергия конфликта.

 

Типичный механизм защиты — так называемая проекция, когда собственные вытесненные влечения приписываются другим (иначе говоря, переносятся, проецируются на других). Ребенок, подвергающийся слишком строгому воспитанию чистоплотности, вынужден воспринимать себя как персонифицированное «фу, вонючка!». Тогда он, начиная вытеснять из сознания свой интерес к испражнениям (являющийся проявлением инфантильной сексуальности), начинает проецировать это «фу, вонючка!» на других, то есть «грязными и вонючими» становятся другие. С годами этот механизм укрепляется, и человек начинает осуждать в других черты, которые бессознательно ненавидит в себе самом. Это тот источник, из которого, к слову, питаются нацистские и фашистские режимы, объявляющие других (инородцев, иноверцев и т. д.) грязными, ленивыми, вонючими, враждебными и злыми, короче говоря, «врагами народа», из чего следует: таких не жаль преследовать и убивать. К этой теме мы тоже еще вернемся.

 

Суть переноса как механизма защиты заключается в переносе чувств с одного объекта на другой. К примеру, лечение психоанализом возможно исключительно благодаря переносу. Как мы уже говорили, пациент переносит на терапевта свои чувства с других лиц, например, с родителей, что позволяет в определенной степени их «откорректировать». У переноса может быть и негативная сторона. Предположим, слишком сильный перенос чувств с отца на начальника может принести немало неприятностей.

 

Из комбинации переноса и проекции рождается фобия — невротический страх перед тем, что в действительности вовсе не так опасно, как кажется. Например, пятилетний мальчик испытывает ужасную ярость к отцу, потому что втайне желает один обладать матерью и убрать с дороги конкурента, но эти собственные чувства не могут не вызывать у него страха — ведь отца он в то же время любит. Жить с этим страхом невыносимо. Тогда он переносит свой страх, скажем, на собак. Собак можно избегать, отца — нет. Собак можно не любить, отца — нет. По сути, это довольно удобное невротическое решение. Однако есть некоторые виды фобий (например, клаустрофобия и агорафобия — боязнь закрытых или открытых пространств), которые могут в большой степени нарушить жизнь человека.

 

Так рождаются невротические симптомы. Механизм образования симптомов — это основная душевная динамика, или динамическая модель души. Потребности провоцируют ситуации, в которых возникают невыносимые аффекты и страх. Тогда какая-то часть этих потребностей и влечений оказывается вытесненной. Вытесненное, как мы уже сказали, стремится снова на поверхность, но в прежнем виде не может туда вернуться и тогда (под влиянием механизмов защиты) подвергается видоизменениям. Результат — симптомы. Результат — мы такие, какие мы есть. Этот динамический процесс вовсе не психопатологическая модель, это принципиальная динамическая модель психики человека. Конфликты, о которых говорилось выше, — нормальная составная часть нашей жизни. И всё здесь, повторяем, зависит не от вида или качества, а от количества вытесненной энергии.

 

Например, вытеснение агрессивности может выглядеть двояко. Один человек вытесняет всего лишь, так сказать, верхушку агрессивности (желания смерти, уничтожения, садистские импульсы), оставляя за собой право на раздражение, гнев, проявление недовольства. У другого же вытеснение оказывается настолько массивным, что он уже не способен испытывать даже простое раздражение. Нетрудно представить, что в первом случае жизнь у человека может быть гораздо более счастливой, чем во втором. Итак, решающий показатель здесь не квалитативный, а квантитативный, все зависит от размера вытеснений и от последовавшей за ними симптоматики, а также от того, насколько велики наши страхи и где именно они кроются. И здесь сколько людей, столько неповторимых психических судеб и характеров.

 

Педагоги или родители не могут ставить себе задачу сделать жизнь ребенка абсолютно бесконфликтной и лишенной страха. Такая задача, во-первых, невыполнима, а во-вторых, конфликты в какой-то степени необходимы: без них не было бы и развития. Разумнее задаться целью максимально смягчать страхи ребенка. Тогда и вытеснение будет ровно таким, как надо.

 

Гельмут Фигдор пишет: «Ничто не разрушает отношений так, как пренебрежение к чувствам».

 

Кто из нас не закипал обидой, слыша советы-приказы типа: «Не переживай!», «Выкинь из головы!», «Не забивай себе голову ерундой!», «Мне бы твои заботы!» и т. д. Как говорится, «чужую беду рукой разведу, в своей концов не найду». Психические беды есть у нас, взрослых, есть они и у наших детей. И если мы хотим, чтобы у нас с нашими детьми были хорошие отношения, мы должны с уважением относиться к их бедам, какими бы незначительными они нам ни казались.

 

У чувств своя жизнь! Воевать с ними бесполезно. Если мы хотим быть счастливыми и видеть счастливыми наших детей, мы должны учиться понимать человеческие чувства и никогда не относиться к ним с осуждением.

 

Приглашаем вас в трудное, но чрезвычайно увлекательное путешествие по тайникам человеческой души. Довольно бродить в потемках! Следуйте за огоньком! Шаг за шагом мы будем проливать свет на то, что до сих пор оставалось в темноте.

 

 

 



[1] Об этом подробнее см.: Д. Видра. «Proximus sum egomet mihi — Я сам себе самый ближний, или 100 причин любить себя». М., 2005.

[2] Когда я в моих лекциях дохожу до этого места, слушатели единодушно смеются, такой курьезной кажется им подобная реакция ребенка.

 


Магистр Диана Видра
хозяйка психологического кафе "Зигизмунд",

автор и перводчик  научных работ по психоанализу и психоаналитической педагогике.

Приглашаем также на сайт:

www.animaincognita.com